«Он был такой хороший мальчик!» — как-то сказала жена, и вот этого я ей так и не простил… того, что она перенесла сына в прошедшее время, чтобы не брать с собой в будущее! Ошибки надо хоронить, забывать о них… забывать! И она сочла нашего ребенка ошибкой…

«Мама, а зверятам кто чистит уши?»

«Давай возьмем эту кошку к нам, у нее такое грустное лицо!»

«Костик дрался и машинку мне не давал, но я все равно его люблю, он же мой друг!»

Он все равно наш… наш сын, мой друг, мой улетевший в другое королевство Дракон, плод еще студенческой любви… первой… самой сильной! После нее были и другие любови, и даже скоропалительный брак, не продержавшийся и года. Потому что ей нужны были дети… А мне? Что было нужно мне? Просто покой?

Я не захотел больше детей не потому, что боялся — вдруг все повторится… нет! Но потому что тогда ОН бы подумал, что я стараюсь все исправить… что тоже считаю его ОШИБКОЙ — так же, как выкрикнула ему вслед мать, моя жена… моя первая любовь… Как удобно все посчитать ошибкой и забыть!

Но ничего не забывается!

Ничего!

— Все хорошо? — спрашивает Кира и поднимает ко мне свое чудное, светящееся в сумерках, почти в темноте, лицо с чуть раскосыми, темными глазами.

— Да, — отвечаю я, — все хорошо…

Мне хочется обнять ее, но руки почему-то не слушаются. Я стою в темноте как бесчувственный истукан… как тогда, в тот день, когда он сказал мне, рассказал мне ВСЕ. Я стою и переживаю все это снова… сызнова: шок, неприятие, гнев… свою собственную, ЛИЧНУЮ косность — вот какой я, оказывается! И вот как бывает, когда это случается С ТОБОЙ… Когда твой ЕДИНСТВЕННЫЙ ребенок… Именно поэтому распался и мой второй брак — я категорически не хотел больше детей, и она ушла. Потому что я с самого начала стал ставить между нами барьеры… подсознательно я все же не хотел ПОВТОРЕНИЯ! Хотя все это оказалось не так уж и страшно… потом, когда все рушится и все твои барьеры падают… но уже некому об этом сказать! Ты остаешься один… почти один! Потому что твой мальчик, твой Дракон — он уже так далеко, в другой стране… и он счастлив… Надеюсь, он по-настоящему счастлив.

Я не замечаю, что у меня, кажется, текут слезы… хорошо, что темно! Вот еще один штамп: мужчина не должен плакать! Да почему же?! Когда есть о чем… о ком… но прежде всего — о себе!

Она вдруг обнимает меня, прижимается всем телом, приникает, стискивает меня руками… они у нее действительно очень сильные, эти врачебные руки… ВРАЧУЮЩИЕ руки!

— Все хорошо! — говорит она. — Все хорошо… да?

— Да, — отвечаю я. — Все хорошо!

— И тут этот недомерок хлопает меня по голяшке и говорит что-то типа этого своего, бессмертного: денег нет, но вы держитесь! Кинули, короче…

— А ты что хотел? Честные давно по моргам…

— Да что такое! Клева совсем нет…

— Да, сегодня клева нет… потому что клёво было вчера!

— Га-га-га! Не, ты не прав, тут не бывает, чтоб совсем пусто, тут место прикормленное! Тут ее разводят!

— Ка-а-анешно! Обычно так и бывает: сначала прикормят, а потом и разведут!

— Га-га-га! Хорошо сказал! Ну и я скажу: клев сегодня так себе, но ты смотри, ЭТОТ все таскает и таскает!

— А говорил, не ловил никогда! Ну ты смотри… еще одну!

— Зависть — плохое чувство! Везет человеку, и все… Это что, писатель? А чего он пишет?

— Сказочки для взрослых, как добро побеждает зло!

— Га-га-га! Так прямо и побеждает? Добро? Бабло побеждает зло, в это я еще поверю! И вот что я вам скажу: сказочки у нас прямо тут! Под носом. Типа того, что все шепчут: убили, убили!.. Да кому он…

Я мгновенно подбираюсь и даже делаю маленький шажок в сторону сказавшего, чтобы лучше слышать, но удилище снова сгибается тугой дугой, и снова нужно тянуть к себе эту тупую рыбу, почему-то выбравшую сегодня именно меня; и снимать с крючка, и забрасывать снова, имитируя радость и удовольствие — хотя какое удовольствие, когда мерзнут руки и ноги, а поясницу уже ломит так, что того и гляди я сам приплетусь к Кире с радикулитом! Конечно, можно особо и не прислушиваться — в кармане куртки у меня высокочувствительный диктофон, но… В амплуа шпиона, как и рыбака, я тоже впервые. И не знаю, насколько хватит записывающего устройства и не выключится ли оно в самый ответственный момент; и какая у него чувствительность, и можно ли будет хоть что-то разобрать, если я отойду слишком далеко… Поэтому надежнее слушать и запоминать.

— Сказки, говорю, что убили его! А вы как думаете?

Господи боже ты мой, да этот тип, оказывается, обращается непосредственно ко мне! Я пучу глаза и мямлю, как последний простофиля:

— Простите… кого убили?…

— Да этого, который как бы от сердечного приступа помер! Ну скажите, с чего это здоровому мужику вот так помирать? Да еще и на отдыхе? Вас, кстати, как величать?

— Лев Вадимович…

— Александр Сергеич. Очень просто запомнить — как поэт. Так вот, дорогой мой Лев Вадимович, некоторые тут у нас считают, что он того… не сам помер!

— Как это?! — Я пучу глаза еще больше, но тут Александр Сергеич, который как поэт, орет мне прямо в ухо:

— Лева! Клюет у вас!

— О господи! — говорю я с чувством. — Снова!

— Да уж, честно говорю — никогда я такого клева, как у вас, не видел! Ничего, что я вот так сразу на «ты»?

— Прекрасно! — говорю я. — Это просто прекрасно!

Я и сам не знаю, что имею в виду. Рыба бьется у меня в руках, и больше всего мне сейчас хочется зашвырнуть ее обратно в озеро, но тогда все точно сочтут меня ненормальным, и никакой доверительной беседы не выйдет.

— Вы свою тут готовить отдадите? Ого, сколько у вас!

— А так можно? — интересуюсь я.

— Конечно! — просвещает меня Саша (не поэт). — Вон, видите дымок? Там нам и приготовят… и посидим за рюмочкой!

Я с облегчением оставляю казенную снасть, подхватываю ведро с рыбой и несу в указанном направлении. Там, возле основательного бревенчатого сруба, у меня уважительно принимают улов и спрашивают, как им распорядиться. Я, уже несколько пришедший в себя от свалившихся на меня лавров везунчика дня, прошу самую крупную не трогать, чтобы подать к столу вечером: «Ну, вы сами понимаете». Повар кивает колпаком, и я ему подмигиваю — от усталости сразу двумя глазами, но, похоже, он дока в исполнении желаний.

— Ну и парочку сейчас! — говорю я уже гордо.

— Аперитивчик? — Это уже новый приятель Саша, он же Александр Сергеич-не-поэт, он же ранее охарактеризован Светланой как «скользкий, неприятный, очень удачливый в делах, циник, бабник и пьющее хамло». А также «в каждую бочку затычка». Два раза разведен. Ну, это ничего, я и сам два раза… а также циник, бабник и где-то даже пьющее хамло.